И прольется кровь - Ю Несбё

– Она думает, тебя можно спасти.

– А ты так не думаешь?

– Я не думаю, что ты хочешь быть спасенным.

Я встал и подошел к окошку. Олень вернулся. Когда я заметил его утром, то почувствовал облегчение. Волк. Их ведь уничтожили в Норвегии, верно?

– Мой дед проектировал церкви, – сказал я. – Он был архитектором. Но он не верил в Бога. Он считал, что когда мы умираем, то умираем совсем. Я больше верю в это.

– Он и в Иисуса не верил?

– Раз он не верил в Бога, вряд ли он верил в Божьего Сына, Кнут.

– Понимаю.

– Ты понимаешь. И что дальше?

– И тогда он будет гореть.

Я хмыкнул:

– В таком случае он уже давненько горит: он умер, когда мне было девятнадцать. А тебе не кажется, что это немного несправедливо? Бассе был хорошим человеком, он помогал людям, нуждавшимся в помощи, а этого я не могу сказать о многих знакомых мне христианах. И если бы я мог быть хоть вполовину так хорош, как мой дедушка…

Я заморгал. Глаза жгло, в них мелькали белые точки. Неужели это все солнце, пытающееся прожечь дыру в моей роговице? Неужели посреди лета у меня начнется снежная слепота?

– Мой дедушка говорит, что добрые поступки не помогают, Ульф. Твой дедушка сейчас горит, и скоро наступит твоя очередь.

– Хм. Значит, ты утверждаешь, что если я пойду на это собрание и приму Иисуса и этого твоего Лестадиуса, то попаду в рай, даже если никогда ничем не помогу ни одной живой душе?

Мальчишка почесал рыжую шевелюру:

– Да-а-а-а. Во всяком случае, если ты примешь учение Лингена.

– А что, существуют разные учения?

– Есть младоперворожденные в Альте, люндбергианцы в Южном Тромсе, старые лестадианцы в Америке и…

– И все они будут гореть?

– Так говорит дедушка.

– Судя по всему, в раю будет просторно. А ты не думал, что если бы мы с тобой поменялись дедушками, то ты наверняка был бы атеистом, а я лестадианцем? И тогда гореть предстояло бы тебе?

– Может быть. Но к счастью, гореть будешь ты, Ульф.

Я вздохнул. В здешних местах было что-то первозданное. Словно ничего не должно было и не могло произойти, словно неизменность была естественной.

– Слушай, Ульф…

– Да?

– Ты скучаешь по папе?

– Нет.

Кнут застыл:

– Он что, не был хорошим?

– Думаю, был. Но дети хорошо умеют забывать.

– А так можно? – тихо спросил он. – Не скучать по папе?

Я посмотрел на него:

– Думаю, да.

И зевнул. Плечо болело. Мне надо было выпить.

– Ты правда совсем один, Ульф? У тебя совсем никого нет?

Я задумался. Мне и в самом деле пришлось задуматься. О господи.

Я покачал головой.

– Угадай, о ком я думаю, Ульф.

– О папе и дедушке?

– Нет, – ответил он. – Я думаю о Ристиинне.

Я не стал спрашивать, как я мог это угадать. Мой язык был похож на высохшую губку, но выпить можно будет только после того, как он выговорится и уйдет. Он даже принес мне сдачу.

– И кто такая эта Ристиинна?

– Она учится в пятом классе. У нее длинные золотистые волосы. Она в летнем лагере в Каутокейно. На самом деле мы тоже должны были быть там.

– Что это за лагерь?

– Лагерь как лагерь.

– И что вы там делаете?

– Мы, дети, играем. Когда нет встреч и проповедей, конечно. Но в этот раз Рогер спросит у Ристиинны, хочет ли она стать его девушкой. И может быть, они поцелуются.

– Значит, целоваться – это не грех?

Кнут склонил голову набок и прищурил один глаз:

– Я не знаю. Перед тем как она уехала, я сказал, что люблю ее.

– Любишь, вот так прямо?

– Да. – Он подался вперед и, глядя вдаль, прошептал с придыханием: – «Я люблю тебя, Ристиинна». – Мальчишка снова посмотрел на меня. – Это было ошибкой?

Я улыбнулся:

– Ни в коем случае. Что она ответила?

– «Вот как».

– Она ответила «вот как»?

– Да. Как думаешь, что это значит, Ульф?

– Ну, как сказать. Конечно, это может значить, что для нее это чересчур. «Люблю» – очень сильное слово. Но это может означать, что она подумает над твоими словами.

– Считаешь, у меня есть шанс?

– Безусловно.

– Несмотря на то, что у меня есть шрам?

– Что еще за шрам?

Он отлепил пластырь ото лба. На бледном кусочке кожи все еще виднелись следы швов.

– Что случилось?

– Упал на лестнице.

– Скажи ей, что ты бодался с оленем, что вы боролись за территорию. И что ты, разумеется, победил.

– Ты спятил? Она ни за что не поверит!

– Ну да, потому что это всего лишь шутка. Девчонки любят мальчишек, которые умеют шутить.

Он почесал верхнюю губу:

– Ты сейчас не врешь, Ульф?

– Послушай. Даже если у тебя не будет шансов именно с этой Ристиинной именно этим летом, то будут другие Ристиинны и другие лета. У тебя будет полно девчонок.

– Почему?

– Почему?

Я измерил его взглядом. Кажется, он низковат для своего возраста? По сравнению с ростом мозгов у него было много. Рыжие волосы и веснушки, возможно, не будут достоинствами в глазах дам, но ведь это мода, которая приходит и уходит.

– Ну, если ты спрашиваешь меня, то я бы сказал, что ты – ответ Финнмарка на Мика Джаггера.

– Чего-о?

– На Джеймса Бонда.

Он непонимающе уставился на меня.

– На Пола Маккартни? – сделал я еще одну попытку.

Реакции не было.

– Битлз. «She loves you, yeah-yeah-yeah».

– Не очень-то из тебя хороший певец, Ульф.

– Это точно. – Я открыл топку печи, сунул в нее влажную тряпку и натер мокрым пеплом блестящий прицел на винтовке. – А почему ты не в летнем лагере?

– Папа на ловле сайды, мы должны его дождаться.

Что-то случилось, какая-то морщинка в уголке губ, что-то не так. Что-то, о чем я решил не спрашивать. Я посмотрел на прицел. Теперь, надеюсь, он не будет отражать солнечные лучи, и когда они придут, то не поймут, что я лежу и целюсь в них.

– Давай выйдем на улицу, – предложил я.

Ветер сдул комаров, и мы сели на солнышке у стены. Когда мы показались, олень отошел подальше. Кнут захватил с собой нож и веточку и тут же начал ее строгать.

– Ульф, а Ульф…

– Тебе не обязательно произносить мое имя всякий раз, когда ты захочешь что-нибудь спросить.

– Хорошо, но, Ульф…

– Да?

– Ты потом напьешься в стельку?

– Нет, – соврал я.

– Хорошо.

– Ты беспокоишься обо мне?

– Просто мне кажется глупым, что ты попадешь в ад и будешь…

– …гореть в огне?

Он рассмеялся, поднял веточку и начал насвистывать.

– Ульф…

Я удрученно вздохнул.

– Ты что, ограбил банк? – спросил он.

– С какой такой стати ты это решил?

– Ты носишь с собой большие деньги.

Я вынул пачку сигарет и повертел ее в руках.

– Путешествовать дорого, – сказал я. – И у меня нет чековой книжки.

– И пистолет в кармане.

Я покосился на него, пытаясь прикурить сигарету, но ветер не давал пламени разгореться. Значит, мальчишка проверил мои карманы, перед тем как разбудить меня в церкви.

– Если у тебя есть наличные и нет чековой книжки, надо быть осторожным.

– Ульф…

– Да?

– Врешь ты тоже не особенно хорошо.

Я рассмеялся и спросил:

– А чем будет эта веточка?

– Румпелем, – ответил он, продолжая строгать.

С уходом мальчишки стало спокойнее. Ясное дело. Но я чувствовал, что не стал бы возражать, даже если бы он побыл подольше. Он неплохо меня развлекал, этого у него не отнимешь.

Я сидел в полудреме. Сощурившись, я увидел, что олень снова подошел ближе, наверное, уже привык ко мне. Он казался таким одиноким. Обычно думают, что в это время года олени жирные, но этот был тощим. Тощим, серым, с бесполезно большими рогами, которые в свое время наверняка привлекали к нему самок, а теперь только мешали.

Олень подошел так близко, что я слышал, как он жует. Он поднял голову и посмотрел на меня. Олени плохо видят, зато хорошо чуют. Он принюхивался ко мне.

Я закрыл глаза.

Сколько же времени прошло с тех пор? Два года? Год? Парня, которого мне предстояло устранить, звали Густаво. Я нанес удар ранним утром. Он жил один в маленьком, всеми забытом домике, затерявшемся между большими имениями в районе Хумансбюен. Ночью выпал свежий снег, однако днем обещали потепление, и, помнится, я подумал, что мои следы растают.

Я позвонил в дверь и, как только он открыл, приставил пистолет к его лбу. Он стал пятиться, я шел за ним. Я закрыл за нами дверь. Пахло куревом и подгоревшим жиром. Рыбак рассказывал, как недавно обнаружил, что один из его постоянных сотрудников, уличный дилер Густаво, утаивает деньги и наркоту. Моим заданием было застрелить его, вот так просто. И если бы я сделал это там и тогда, все сложилось бы иначе. Но я совершил две ошибки: я посмотрел ему в лицо и позволил ему говорить.

– Ты меня сейчас застрелишь?

– Да, – сказал я, вместо того чтобы выстрелить.